НКМЗ - очень закрытое предприятие, как и все заводы в принципе. Туда не пропустят никого постороннего без специального пропуска, которое тоже трудно достать. НКМЗ работает в три смены. Туда нельзя опаздывать, за это штрафуют и могут уволить. Скударь постоянно отчитывается о том, что зарплаты на заводе высокие, однако при этом он не говорит о том, что высокие зарплаты там у топ-менеджеров, начальников цехов и так далее. Простые рабочие получают как все.
Один рабочий, мой друг, работает на этом заводе. Он философ по жизни. Он говорит, что получает три тысячи в месяц. При этом условия работы там адские. Просто адские. Он снял видео изнутри. Смотрите. Мой друг рекомендует прочесть хотя бы начало повести "Мать" Максима Горького, где говорится о жизни рабочих в начале 20-го века. Через сто лет ничего не изменилось.
Каждый день над рабочей слободкой, в дымном, масляном воздухе, дрожал и
ревел фабричный гудок, и, послушные зову, из маленьких серых домов выбегали
на улицу, точно испуганные тараканы, угрюмые люди, не успевшие освежить сном
свои мускулы. В холодном сумраке они шли по немощеной улице к высоким
каменным клеткам фабрики; она с равнодушной уверенностью ждала их, освещая
грязную дорогу десятками жирных квадратных глаз. Грязь чмокала под ногами.
Раздавались хриплые восклицания сонных голосов, грубая ругань зло рвала
воздух, а встречу людям плыли иные звуки - тяжелая возня машин, ворчание
пара. Угрюмо и строго маячили высокие черные трубы, поднимаясь над
слободкой, как толстые палки.
Вечером, когда садилось солнце, и на стеклах домов устало блестели его
красные лучи, - фабрика выкидывала людей из своих каменных недр, словно
отработанный шлак, и они снова шли по улицам, закопченные, с черными лицами,
распространяя в воздухе липкий запах машинного масла, блестя голодными
зубами. Теперь в их голосах звучало оживление, и даже радость, - на сегодня
кончилась каторга труда, дома ждал ужин и отдых.
День проглочен фабрикой, машины высосали из мускулов людей столько
силы, сколько им было нужно. День бесследно вычеркнут из жизни, человек
сделал еще шаг к своей могиле, но он видел близко перед собой наслаждение
отдыха, радости дымного кабака и - был доволен.
По праздникам спали часов до десяти, потом люди солидные и женатые
одевались в свое лучшее платье и шли слушать обедню, попутно ругая молодежь
за ее равнодушие к церкви. Из церкви возвращались домой, ели пироги и снова
ложились спать - до вечера.
Усталость, накопленная годами, лишала людей аппетита, и для того, чтобы
есть, много пили, раздражая желудок острыми ожогами водки. Вечером лениво
гуляли по улицам, и тот, кто имел галоши, надевал их, если даже было сухо, а
имея дождевой зонтик, носил его с собой, хотя бы светило солнце.
Встречаясь друг с другом, говорили о фабрике, о машинах, ругали
мастеров, - говорили и думали только о том, что связано с работой. Одинокие
искры неумелой, бессильной мысли едва мерцали в скучном однообразии дней.
Возвращаясь домой, ссорились с женами и часто били их, не щадя кулаков.
Молодежь сидела в трактирах или устраивала вечеринки друг у друга, играла на
гармониках, пела похабные, некрасивые песни, танцевала, сквернословила и
пила. Истомленные трудом люди пьянели быстро, во всех грудях пробуждалось
непонятное, болезненное раздражение. Оно требовало выхода. И, цепко хватаясь
за каждую возможность разрядить это тревожное чувство, люди из-за пустяков
бросались друг на друга с озлоблением зверей. Возникали кровавые драки.
Порою они кончались тяжкими увечьями, изредка - убийством.
В отношениях людей всего больше было чувства подстерегающей злобы, оно
было такое же застарелое, как и неизлечимая усталость мускулов. Люди
рождались с этою болезнью души, наследуя ее от отцов, и она черною тенью
сопровождала их до могилы, побуждая в течение жизни к ряду поступков,
отвратительных своей бесцельной жестокостью.
По праздникам молодежь являлась домой поздно ночью в разорванной
одежде, в грязи и пыли, с разбитыми лицами, злорадно хвастаясь нанесенными
товарищам ударами, или оскорбленная, в гневе или слезах обиды, пьяная и
жалкая, несчастная и противная. Иногда парней приводили домой матери, отцы.
Они отыскивали их где-нибудь под забором на улице или в кабаках
бесчувственно пьяными, скверно ругали, били кулаками мягкие, разжиженные
водкой тела детей, потом более или менее заботливо укладывали их спать,
чтобы рано утром, когда в воздухе темным ручьем потечет сердитый рев гудка,
разбудить их для работы.
Ругали и били детей тяжело, но пьянство и драки молодежи казались
старикам вполне законным явлением, - когда отцы были молоды, они тоже пили и
дрались, их тоже били матери и отцы. Жизнь всегда была такова, - она ровно и
медленно текла куда-то мутным потоком годы и годы и вся была связана
крепкими, давними привычками думать и делать одно и то же, изо дня в день. И
никто не имел желания попытаться изменить ее.
Изредка в слободку приходили откуда-то посторонние люди. Сначала они
обращали на себя внимание просто тем, что были чужие, затем возбуждали к
себе легкий, внешний интерес рассказами о местах, где они работали, потом
новизна стиралась с них, к ним привыкали, и они становились незаметными. Из
их рассказов было ясно: жизнь рабочего везде одинакова. А если это так - о
чем же разговаривать?
Но иногда некоторые из них говорили что-то неслыханное в слободке. С
ними не спорили, но слушали их странные речи недоверчиво. Эти речи у одних
возбуждали слепое раздражение, у других смутную тревогу, третьих беспокоила
легкая тень надежды на что-то неясное, и они начинали больше пить, чтобы
изгнать ненужную, мешающую тревогу.
Заметив в чужом необычное, слобожане долго не могли забыть ему это и
относились к человеку, не похожему на них, с безотчетным опасением. Они
точно боялись, что человек бросит в жизнь что-нибудь такое, что нарушит ее
уныло правильный ход, хотя тяжелый, но спокойный. Люди привыкли, чтобы жизнь
давила их всегда с одинаковой силой, и, не ожидая никаких изменений к
лучшему, считали все изменения способными только увеличить гнет.
От людей, которые говорили новое, слобожане молча сторонились. Тогда
эти люди исчезали, снова уходя куда-то, а оставаясь на фабрике, они жили в
стороне, если не умели слиться в одно целое с однообразной массой
слобожан...
Пожив такой жизнью лет пятьдесят, - человек умирал.
Комментариев нет:
Отправить комментарий